Н.З. Бросова,
кандидат философских наук
Н.Н. СТРАХОВ КАК ИСТОРИК ФИЛОСОФИИ
Николаю Николаевичу Страхову принадлежит неоспоримо важная роль в духовной атмосфере России второй половины Х1Х века. Научные и смысложизненные проблемы, его интересовавшие, касались глубинных аспектов человеческого бытия. В способах их постановки и рассмотрения Страховым отразились особенности отечественной философской традиции, двойственность которой охарактеризовал один из крупнейших русских мыслителей ХХ века Н.А.Бердяев. Он указывал, с одной стороны, на ее "подозрительное" отношение к академическому абстрактному теоретизированию. Но отмечал, что, с другой стороны, в ней проявились "задатки черт положительных и ценных - жажда целостного миросозерцания, в котором теория слита с жизнью, жажда веры".(1, с.16-17) В самом общем смысле данную характеристику можно отнести на счет Н.Н.Страхова и его философских воззрений.
В широком спектре научных интересов и направлений деятельности Н.Н.Страхова философия занимала значительное место. По его собственной оценке, "философия между науками есть самая высокая и трудная", что объясняется ее особенными свойствами. Можно предположить, что мыслителя привлекали концептуальные возможности "любви к мудрости", которые реализовывались на смысложизненной проблематике. Другими словами, именно философия соединяла моменты строгой науки и поэтического вдохновения, что прежде всего занимало Страхова-литературоведа, тонкого ценителя художественного слова. Его внимание почти равномерно распределялось между европейской философской традицией и отечественным духовным наследием, в котором особенно подчеркивалась ориентация на "высшие сферы бытия", на приоритет нравственных ценностей, на целостность миросозерцания и мироотношения. Противоположным примером выступала европейская мысль - дифференцированный, логически выверенный рационализм, демонстрация почти бесконечных возможностей человеческого ума, из которого выводилась помимо прочего и нравственность.
Вместе с тем ученый считал необходимым для отечественной мысли усвоение именно западноевропейской традиции философствования, знакомство с ее крупнейшими достижениями - системами Спинозы, Бэкона, Локка, Канта, Гегеля, Шопенгауэра и др. Отталкиваясь от рассмотрения их положений, мыслитель стремился выработать свой взгляд на сущность философии и специфику ее исторического развития. Но следует заметить, что в многочисленных статьях и рецензиях Страхов скорее определял свою - не столько интеллектуальную, сколько личностную -позицию по обсуждаемым философским вопросам. Он стремился в первую очередь прояснять собственное отношение к проблемам, а не конструировать собственную систему. Вероятно это диктовалось убежденностью в существовании двух логик (закономерностей) : истины и системы. Постоянное обращение к тем или иным темам, поэтапное проникновение в их суть позволяло изменять свое отношение к ним. Например, в одном из писем к Л.Н.Толстому (последних лет своей жизни) Страхов признавался, что радикально пересмотрел свое отношение к Гегелю. В противоположность этому выстроенная система взглядов, обладая собственными внутренними законами, сама диктует их своему создателю.
Такая ситуация была неприемлемой для ученого; он акцентировал нравственно-мировоззренческий аспект философии, ставил его над аспектом рационально-схематизирующим. Однако такая субординация не умаляла значение последнего: мыслитель утверждал необходимость собственного, русского ума именно на основаниях рационализма, примененного к анализу всех явлений. Разум должен быть моральным, и в контексте страховской мысли это означало, что он должен быть ориентирован на высшие - сакральные - реалии. По мнению ученого, наиболее ярко это проявилось в исторических путях философии.
Уже в начале рассмотрения темы Страховым определялась важная проблема - взаимозависимость понимания философии и истории философии: "...если мы собираемся судить о явлениях философской мысли в прошлые времена, то мы должны иметь наперед уже твердое понятие о всех задачах философии, о всех ее различных предметах и о всех приемах ее исследований..."(2, с.20) Здесь можно увидеть переложение гегелевской идеи философии как науки, в которой конец непонятен без начала, а начало - без конца, то есть науки без-начальной и бес-конечной. Однако Страхов нашел, по его же выражению, "ариаднину нить", заключающуюся в методе следования от неоспоримых, безусловных положений и персоналий к утверждениям и лицам спорным в их философской принадлежности.
Образ философа, создающийся в общественном сознании, играет немаловажную роль в самом историко-философском процессе, поскольку это определенный аспект феноменологии самой философии. Бесспорных, истинных представителей философии мыслитель замечал уже на ее начальном этапе в лице стоиков, которые не только последовательно концентрировались на метафизических проблемах, но и вели соответствующий образ жизни. Подобное – столь желаемое – соответствие мыслей действиям Страхов находил у ранних отцов церкви (Климент Александрийский), которые представляли философами отшельников и аскетов, а монашескую жизнь называли философской. Резким диссонансом – даже своеобразным извращением – этой традиции выступали, по мнению ученого, идеи Просвещения, отождествлявшие философию с вольнодумством и видевшие в философе человека, который “ничего не считает для себя священным”. Однако такое временное затмение уже начинало проясняться, что и отмечалось Страховым с определенной долей надежды на восстановление хотя бы представлений о прежних античных идеалах.
Продолжая мысль, можно указать на еще одну важную сторону воззрений Н.Н.Страхова. Он придавал большое значение национальной определенности философских направлений и систем, хотя в целом утверждал вненациональный (интернациональный) характер философского процесса: "История философии как наука, возвышающаяся над веками и народами,…должна их исследовать и определять”(2, с.26). Мыслитель отмечал необходимость и важность знания биографии философа для лучшего понимания его идей. Отталкиваясь от этого положения, он переходил к более широкому утвеждению важности социокультурного контекста для создания и интерпретации любой философиской системы. Интеллектуальная и личностная определенность, философская индивидуальность представляла собой единство случайного и необходимого, единичного и всеобщего. “Всякий сколько-нибудь значительный человек” (подразумевалось – философ) был, по Страхову, представителем и выразителем своего общества. Поэтому Н.Н.Страхов писал 9вслед за часто им цитируемыми К.Фишером, Н.Фалькенбергом и Э.Ренаном) именно о широком национально-культурном фоне, придающем специфику конкретным философствованиям, например, об “английском Просвещении”, “французском Просвещении”, “немецком Просвещении” и др. Правда, этот вопрос не конкретизировался, как, скажем, у Гегеля в направлении философской “специализации” по странам и континентам. Мыслитель не формулировал, так сказать, схему действия “принципа дополнительности”, по которому главная идея философии раскрывается своими различными сторонами в той или иной системе; иначе говоря, он не усматривал за национальной спецификой некий закрепленный философский смысл. Но, как уже упоминалось, Н.Н.Страхов четко отграничивал европейскую традицию гипостазированного рационализма от отечественной традиции религиозной духовности и патриотизма.
Итак, бесспорные персоналии (и, соответственно, бесспорные системы) должны составлять ядро и исходный пункт научного исследования. Здесь мыслитель отмечал особенную роль общезначимости: возникающее поначалу мнение, д п о б относительно того или иного философа, его взглядов, с течением времени утверждается, превращаясь в достоверное знание, е р й у ф Ю м з . Именно к нему следует обращаться в историко-философском анализе, все-же памятуя о его локсологической основе. Такими центральными фигурами, “самосветящими светилами”, по выражению Куно Фишера, были для Страхова Сократ, Платон, Аристотель, Спиноза, Декарт, немецкие классики. Весьма положительный контекст, в котором упоминаются Я.Бёме, Н.Кузанский, Ф.Шлейермахер, Ф.Баадер, К.Краузе, позволяет уточнить его понимание философии. Страхов считал существенным, обязательным соотнесение философских понятий и всего процесса развития философии со сферой трансцендентного. Предпосылки для этого заложены в самом человеческом разуме, который наряду с достижением научных знаний способен догадываться и о высших истинах (имеется в виду истина Откровения). Без такого соотнесения, по его мнению, человеческие умствования вращаются в плоской житейской сфере, не имеют в себе глубокого действительного содержания и потому не представляют особой ценности.
А.Введенский указывал на очевидные бэконовские аллюзии во взглядах Страхова на науку и философию.(3, с.12). Действительно, эмпирическим познаниям Страхов придавал явно пропедевтическое значение, говоря о “науке как разоблачении мира”. Такая характеристика отсылает читателя к известному утверждению Ф.Бэкона, что при первом ознакомлении естественные науки уводят от идеи Бога, а при более глубоком их постижении приводят к идее Бога. Однако, на этом компетенция науки заканчивается, и высшие истины (кстати, “доступные самым простым людям”) призвана освещать философия. Вместе с тем Страхов подчеркивал, что многочисленные оккультные идеи не могут быть причислены к философской сфере, поскольку их трансцендентность не исходит из христианской, евангельской нравственности и, следовательно, является ложной.
Весьма знаменательным в этом плане является эпиграф к работе “О задачах истории философии”, взятый Н.Страховым из Гегеля: “Мышление есть тоже своего рода молитва”. Известно, что взгляды Страхова были близки гегелевскому направлению, поэтому представляется важным избранное высказывание. Ученый-естествоиспытатель не остановился на известных афоризмах – о научной системе, в которой только и может существовать истина, или о философии как современной ей эпохе, постигнутой в мышлении. Он предпочел мистико-религиозный момент, скрыто присутствующий в философии Гегеля, как наиболее адекватный и собственным идеалам, и, по его мнению, действительной сути гегелевской системы. Философствование как целенаправленный поиск и постепенное обнаружение высших истин в виде высших ценностей религиозного характера осуществляется благодаря историко-философскому процессу.
Уточняя понятие и статус философии, Страхов сопоставлял ее с наукой в общепринятом смысле слова и обнаруживал здесь явное согласие с фихтеанскими позициями. Он писал:”…та наука вообще, на которую так любят ссылаться, есть истинный идол, фантастическое понятие ученых. …наукою вообще могла и, может быть, стремилась и стремится стать только философия… Философия решает вопрос о границах и свойствах познания, она старается указать точную меру его авторитета…”(4, с.28). Таким образом, философия есть не только более ценная и более высокая разновидность познания, но и образец, истинная форма научности. Философия представляет собой ориентир, к которому должны обращаться прочие виды человеческой деятельности – как интеллектуальной, так и нравственно-практической.
Анализируя различные труды по данной тематике, Н.Н.Страхов указывал на сложность самого по себе философствования и также его исторической экспликации. Он предостерегал от упрощенного взгляда на историю философии, которая часто представлялась в виде восходящего линейного движения: от античного язычества – к христианской философии – и к ее кризису в настоящее время (19 век). Не отрицая подобных периодов и негативной оценки нынешнего состояния философии, он обращал внимание на внутреннюю связь идей и событий, которую ни в коем случае нельзя было понимать однозначно, но следовало учитывать ее сущностную природу. Тайная гармония оказывалась, если вспомнить Гераклита, крепче явной, к тому же она манифестировала себя в философских откровениях. Принципиальными событиями, образующими этапы движения философии, Н.Н.Страхов считал дохристианское (античное, языческое) и христианское понимание Бога, мира и человека. Органическая взаимосвязь этих понятий образует как-бы мировоззренческий горизонт, религиозно-философскую картину мира. Мыслитель подчеркивал, что подобная целокупность представлений не устанавливалась в одночасье, а складывалась в течение длительного времени. В частности, говоря о христианском периоде, он замечал, что после Откровения новая философия личного Бога, креативного мира и моральной личности (человека) закреплялась почти тысячу лет, и это не было триумфальным шествием.
Развитие философской мысли Страхов истолковывал как процесс накопления истинного содержания, где также осуществляется принцип перехода от d o x a к e p i s t h m h . Эта идея во многом напоминает гегелевскую, особенно, если принимать во внимание частые высокие оценки, которые Страхов давал гегелевской диалектике, историзму, пониманию развития. На последнем он останавливался, рассматривая d проблему новизны:”…Развитие есть такая перемена в некотором существе, при которой сущность его остается неизменной, а только все более и более раскрывается”… и “…В сущности всякая система философии есть некоторое событие, и мы должны уметь отличать в ней новое от старого…”(2, с.27). Иными словами, новизна выступала как углубление преднайденной истины, усмотрение и следование ее глубинной логике, а не как изобретение небывалых точек зрения.
Но реальный путь философии содержал в себе в виде обязательного компонента всевозможные варианты приближения и отдаления от истины, прямые заблуждения, “частые произведения уродливости” (к которым Н.Н.Страхов безоговорочно относил материализм во всех видах и нигилизм). Но это было и своеобразным условием историко-философской диалектики: ее обеспечивало сочетание внутренней связности (наследование истине), развития и постоянного отщепления ложных взглядов. Ученый развивал важнейшие положения гегелевской концепции истории философии – понятийная форма, поступательность, преемственность и внутренняя сущностная связь этапов, диалектический характер, качественное различие философских систем при условии равной их сопричастности философии как таковой. Как писал Н.Н.Страхов, “…идея философии раскрывается в той или иной степени в каждой системе”.
Однако следует заметить, что мыслитель предпочитал не пользоваться гегелевским понятием “борьбы противоположностей” и по возможности обходил проблему внутренней противоречивости как обязательного методологического принципа, выдвинутого Гегелем. Диалектичность объекта заключалась, по Страхову, не в специфическом единстве амбивалентных характеристик, не в их постоянном соперничестве, которое и обеспечивает само существование объекта. Ученый истолковывал диалектику как процесс совершенствования, созревания и уточнения внутреннего вполне гомогенного по характеру духовного ядра. В связи с этим значительно корректировалась и его трактовка гегелевской диалектики применительно к истории философии. Хотя Страхов писал о перерывах, уклонениях и поворотах назад философской мысли в историческом процессе, это не было внутренним саморазвитием идеи, ее борьбой с собственными преходящими, то есть неистинными формами выражения. Оставалась открытой проблема источника развития, глубинной причины поэтапного движения философии вперед. Данный вопрос также выводил на проблему истины и заблуждения: утверждение внутренней противоречивости предполагало их взаимосвязь и наличие в н у т р и самой философии, предполагало обязательную принадлежность ложных форм самому существу философской мысли. Но если для научно-теоретического мышления идея тесной взаимосвязи истины и заблуждения была допустимой, даже плодотворной, то для религиозно-философской позиции Страхова она была исключена. И поскольку мыслитель ориентировался не столько даже на синтез этих аспектов, сколько на их иерархию (см. выше сс. 4-5), то в отношении историко-философского процесса это означало четкое разведение, противополагание "подлинной" философии и ее извращенных, патологических, "ненормальных" форм. Страхов характеризовал данную ситуацию с некоторой долей пессимизма: "Излагая историю философии, мы все задаемся мыслью, что пишем историю силы и деятельности человеческого ума; между тем перед нами часто совершается лишь история его слабости и косности".(2, с.33).
Следует сказать, что отечественную науку мыслитель характеризовал с еще большим критицизмом, продолжая достаточно известные идеи П.Я Чаадаева: "У нас нет истории философии, то есть между нашими философскими книгами нет никакой связи, никакого отношения".(5, с.8). Вместе с тем, действительное продвижение философии по пути постижения вечных истин все -же имело место, и, как уже говорилось, Страхов определял в нем значительную роль именно России.
Итак можно предположить, что важный гегелевский тезис - внутренней противоречивости - был неприемлем для Н.Н.Страхова по ряду причин. Прежде всего он не согласовался с традиционной аристотелевской логикой (онтологией), которую воспроизводила естественнонаучная парадигма Нового времени и Х1Х века и которая основывалась, помимо прочего, на требовании непротиворечивости суждений. Далее этот тезис противоречил основам христианского (православного) вероучения и христианской картине мира. Тварный мир несовершенен, но это несовершенство не есть внутренняя противоречивость; тем более в роли источника саморазвития этого мира. К области же духа это положение также неприменимо, поскольку Истина и ложь разделены и противоположны, а Истина едина. С третьей стороны, принцип противоречивости, последовательно развернутый и распространенный на сферу социального, выступал стимулом и санкцией всевозможных центробежных процессов в обществе, что для Страхова было принципиально недопустимым. Можно сказать, что мыслитель интерпретировал гегелевскую диалектику в духе российских интеллектуальных и ценностных традиций.
Здесь важно, на наш взгляд, указать на одну особенность историко-философского мышления Страхова, еще не отмеченную в исследовательской литературе. "Перегородочное философствование" (по его выражению) стремилось к отмежеванию от всего, что не совпадает с его глубинной сущностью, от всего, что не соответствует первоосновам его определяющей идеи. Но именно в силу фундаментного характера эта сущность (идея) обретала ясность в самом процессе обособления от того, что ею не является. Такой характер аргументации Страхова выводит нас к теологическим первоистокам: апофатическому богословию. Оно по определению соответствует трансцендентности своего объекта. Подобным же образом трансцендентность высших истин, на которые направлена философия, обусловливает как ход развития последней, так и способ ее теоретической экспликации. Н.Н.Страхов, будучи не только религиозно чувствующим человеком, но и религиозно мыслящим философом, понимал значимость апофатики и в методологическом и в онтологическом аспектах. Отдавая ей ценностный (и истинностный) приоритет, мыслитель признавал также необходимость положительного знания, своеобразного дополнения к радикальному негативизму апофатики. В теологии она уравновешивается катафатикой - которую в светском варианте воспроизводит рационалистическая естественнонаучная парадигма, сомасштабная человеческим возможностям. Этот контрапункт научного и теологического, светского и священного задает определенную установку на интерпретацию всего историко-философского процесса.
С учетом сказанного по-новому освещается роль таких отрицательных явлений как вольнодумство эпохи Просвещения или материализм и нигилизм Х1Х века. Для Страхова они были соблазном, искушением философской мысли, обязательным в своей данности. Такой искус философия должна была пройти именно тогда, когда она уже определилась с христианской идеей, приобрела богатое наследие отцов церкви и великих мыслителей Нового времени, кажется, утвердилась в своих традициях... Эта эпоха "пленения философии" объясняется также и тем, что главное течение - идеалистическое - исчерпало, по мысли ученого, свой творческий потенциал, подошло к крайней черте, погрузилось в состояние кризиса. В этой ситуации извращенные философские формы, опираясь на авторитет естествознания, начали пышно паразитировать на общественном сознании (Страхов называл фамилии Бюхнера, Фогта и Молешотта). Однако время, отведенное им для существования, уже на исходе, и ученый более сосредоточивался на анализе причин кризиса идеализма, наступившего в Х1Х веке.
Не только идеализм исчерпал на определенном этапе свои возможности; проблемное поле, заданное им для себя, уже было освоено. В историко-философском процессе мыслитель признавал особенную роль немецкой классики, называя ее последним великим философским периодом. Его начало и завершение связаны, соответственно, с Кантом и Гегелем. Кант первым обратился к проблеме условий, первооснов категориального мышления и создал трансцендентальную философию. Этот принципиальный импульс продолжили Фихте, Шеллинг. Гегель не только завершил разработку темы, но и представил методологию ее познания в систематизированной форме. Гегелевская система отличалась от кантовской, по мысли Страхова именно своим итоговым характером, и потому она символизирует нечто большее, нежели завершение этапа философского развития. Она является синтезом и квинтэссенцией всего исторического пути философии: "В самой сути Гегелева взгляда лежит примирение всех взглядов, их взаимное понимание, их слияние воедино".(6,с.7). Синтетичность гегелевского учения обусловливает его огромный, еще не выявленный потенциал; будущее философствование связывается Страховым с возрождением гегелевского, точнее, фихте-гегелевского идеализма.
Итак, история философии представляет собой, с одной стороны, эволюцию самой идеи ( целокупного единства Бога, мира и человека). С другой стороны, она есть смысловая - но не всегда хронологическая - последовательность великих философских систем. Н.Н.Страхов демонстрировал это на примере той же немецкой философии, утверждая, что "куст Канта" включает Гербарта и Шопенгауэра, которых обычно совершенно неправильно располагают после Гегеля, тогда как шопенгауэровские идеи бесспорно являются ответвлениями кантовских идей.
В силу высокой сложности определения такой смысловой нити мыслитель считал историю философии своеобразным венцом всего цикла философских дисциплин. По его мнению, история философии может быть выстроена только после фундаментального постижения важнейших особенностей философии на примере всех крупных философских систем, которые должны характеризоваться также и со стороны их значимости для общефилософской судьбы. Различая популярную, университетскую и собственно философию,
Н.Н.Страхов отмечал, что и Гегель писал в свое время о популярной философии. Здесь представляется важным указать также на влияние Шопенгауэра в вопросе о субординации уровней философии. Взгляды Шопенгауэра принадлежали в большой степени общеромантической тенденции начала Х1Х века, что нашло свое выражение в идее духовного аристократизма и избранничества философии. Явно соглашаясь с мыслью автора, Н.Н.Страхов цитировал Шопенгауэра: "Философия в истинном смысле этого слова есть книга за семью печатями, которую один гений передает другому через головы поколений". Но в контексте всего мировоззрения Страхова эта мысль означает, скорее, сакрализацию всего историко-философского процесса, поскольку посвященное мистериальное знание, как и благодать, дается не всем.
Итак, можно говорить об определенном историко-философском горизонте Н.Н.Страхова, достаточно проработанном, но все же не оформленном концептуально. Задачу создания философских и историко-философских концепций поставили перед собой отечественные мыслители последующей эпохи. При этом безусловно учитывался весь идейный опыт Николая Николаевича Страхова.
ЛИТЕРАТУРА
1. Вехи. Из глубины. М.1991.
2. Страхов Н.Н. О задачах истории философии.//Вопросы философии и психологии. 1894, кн.1.
3. Введенский А. Общий смысл философии Страхова. М. 1897. Статья 3.
4. Страхов Н.Н. О вечных истинах. Мой спор о спиритизме. СПб. 1887.
5. Страхов Н.Н. Очерки вопросов практической философии П.Л.Лаврова.//Светоч.1860, №7.
6. Страхов Н.Н. Значение гегелевской философии в настоящее время.//Светоч. 1860, № 3.
|