Жизнь "по понятиям",В.И.Красиков |
Красиков В.И.,доктор философских наукЖизнь "по понятиям"В мифологии и фольклоре большинства народов мы можем найти поразительные, внушающие одновременно страх, ненависть и любопытство, образы людей, трансформировавшихся в нелюдей, нечисть. Тех, кто живут за счет жизни людей и заражают своим тленом и звериностью любого через укус. Это вампиры и оборотни, ставшие в современной голливудской индустрии чуть ли не "героями нашего времени", как и гангстеры, мафия, блатные. Они составляют уже свои отдельные категории, жанры "искусства" в этой индустрии: гуманизуя, очеловечивая мир этих "других", так что часто люди даже проникаются симпатией к героям - ну что поделать, у разных существ разная жизнь, разное питание. Я полагаю, что по отношению к группам людей, составляющих костяк, основу криминального мира, саму его "субстанцию" - мафиози, блатным, вполне уместна метафора древней нечисти: вампиров, оборотней. Это интереснейший образ, древний людской архетип, обозначающий тех из нас, кто необратимо, несчастно, но трансформировался, переступил черту, стал буквально "кровным" врагом и, к тому же разносчиком смертельной инфекции. Архетипы оборотня и вампира, к которым, в отличие от Голливуда, отношение в культурах тотально-негативное, разве что с "прожилкой" горестного сочувствия: ну попал, ну пропал, имеют ряд поразительных смысловых коннотаций с отношением к "воровскому миру". Подчеркиваем, мы говорим о полностью "трансформировавшихся", нелюдях, чье сознание необратимо стало носителем иных ценностей и целей, не о тех, кто "попал, но не пропал", "мужиках" ("real man" in USA), кто остается человеком в любых условиях. Мне представляется, что архетипы вампиров[1] и оборотней есть спонтанные, мистико-философские метафоризации народным сознанием смыслов трансформации людей в нелюдей. Каковы же эти смыслы? Первое. Рядом с людским миром есть другие миры, нечеловеческие: животный мир и мир мертвых. В норме они параллельны и практически не соприкасаются. Однако некоторые люди, систематически совершающие неслыханные, нечеловеческие преступления, теряют тем самым свою людскую природу, подвергаясь проклятию перехода в некое приграничье между мирами, составляя там свой особый мир изгоев. Ни мертвые, ни животные - "как таковые". Такими сопоставлениями народное сознание обозначает умирание людского в душах и превращение в зверей. Второе. Хотя предполагается "грехопадение" и основание линий вампиров (Дракула) и оборотней, однако главный ужас от их существования в том, что "болезнь трансформации" смертельно заразна и передается через общение с нелюдями. Ужас в том, что это может случиться с каждым: "от тюрьмы и от сумы не зарекайся". Третье. Они - другие, ушедшие за черту, но вместе с тем оставшиеся в нашем мире. Они одной ногой там (в мире мертвых, зверей) - по сути, и, вместе с тем, одной ногой у нас - по внешнему облику, по проживанию, пусть и ночному, среди нас. Они среди нас и они истребляют нас. Они кровопийцы, живущие за счет нашей жизненности, наших радостей, отнимая и поганя их. Вампиры, оборотни - лишь мистические метафоры "отморозков", "нелюдей". Или "мы" или "они" - безжалостная взаимная борьба на уничтожение. Их спасение лишь в нашей жалости и неведении. Но и подобные жалость и неведение вполне объяснимы вполне человечными соображениями. Трансформация может произойти с каждым, в том числе с близкими вам людьми, людей никогда не оставляет надежда на возвращение заблудших, регенерацию человеческого. Да и кто определит степень необратимости: нелюдь уже или еще есть надежда? Останавливает и смутная интуиция о том, что "зло неистребимо", ибо является частью добра, а нелюди - имманентная производная нас самих и общества. О чем свидетельствует то странное оживление и неожиданное сочувствие злодеям, которое мы начинаем испытывать при их романтизации в фильмах, романах, песнях. Зло ведь - одна из возможностей человеческого выбора, значит один из аспектов нашей свободы. "Человек" и "общество" - не статичные данности, это постоянно, вновь и вновь самосоздаваемые реальности. Нелюди и их группы - имманентные издержки, отходы этого "производства", которые можно разве что минимизировать, но не устранить. Можно сказать, что само общество, человеческая природа производят преступность. Переступание нормы, преступление через норму - столь же органичны, как и сами нормы, являются их границей, пределом. Преступлением эта граница одними, преступниками, - проводится, другими, большинством, наблюдающим за этими актами преступления, - осознается. Потому преступник - столь же необходимая функция цивилизации, как и сама норма. Кроме преступлений негативного, нарушающего, т.е. определяющего вновь и вновь, дающих пределы уже имеющимся нормам, есть, так сказать "позитивные" преступления или политические, социальные инновации. Они - преступления по отношению к еще господствующим нормам, т.к. противоречат им и еще не узаконены. К примеру, использование новых биотехнологий, с использованием человеческого генетического материала или практика гомосексуальных браков и усыновление ими детей. Подобные преступления отражены еще в мифологиях в виде деятельности трикстеров - богов, героев-нарушителей, одновременно установителей новых норм. В подобных образах люди осознают уславливаемость, устанавливаемость норм со стороны своих "культурных героев". Норма имманентно связана со своим преступлением так же, как абстрактная справедливость с конкретной несправедливостью. Как даже самый богатый язык не в силах передать микрокосмы смыслов множества человеческих сознаний. Так и самые развитые и содержательные системы правовых норм не способны регламентировать многие непредставимые конкретные жизненные комбинации. Для того и существуют судебная система и адвокатура, прецедентное право. Однако и они лишь отчасти способны справляться с имманентной проблемой несправедливости нормы как следствием ее принципиальной абстрактности и косности. Потенциальная комбинаторика жизненных взаимодействий необъятна, как и ее стремительная изменчивость во времени. Наконец, норма имманентно несправедлива и тем, что представляет собой закрепление в праве существующей иерархии, всегда есть легитимированное выражение воли господствующих групп, элит. Причем парадоксально, но в современных условиях тотальной демократизации, элитам выгодно именно абстрактно-уравнительное всеобщее право, при котором приоритетными становятся стартовые ресурсы вещного и генетического наследства.[2] К нормам, как и к демократии, применимы афористичные слова У.Черчилля о том, что это - весьма несовершенные человеческие изобретения, но лучшее из возможных зол. Нормы или умерение проявлений жизненности в разных сферах до значений "среднего", "согласованного", "терпимого" претят, противоречат, гасят человеческие амбиции, притязания, мечты. В отношении наделения интеллектом и творческими способностями природа столь же скудна, сколь щедра в наделении потребностями и страстями. "Страсти правят миром". Это очевидное преобладание эмоционально-страстной составляющей у многих людей порождает антропологический константный фон преступления: обида и нетерпение. Нормы, как и рефлексия, всегда следуют за событиями, случившимся. Что случилось, то случилось - мы можем лишь резюмировать: победителей не судят, нормы закрепляют достигнутое как "справедливое", часто игнорируя возможные прикидки и оценки с позиций некой представимой, отстраненной, абстрактно-общечеловеческой шкалы. Пусть даже с подразумеваемой оговоркой: что-то случилось как оно случилось, установим, нормируем это случившееся, а теперь будем исходить и судить от случившегося и закрепленного в норме, значит установлено "по-справедливому"для всех - как правило, после революций, контрреволюций, экспроприаций, национализаций либо приватизаций. Потому всегда будут "обиженные" - по разным причинам: от несправедливости норм и несчастия жизненных ситуаций до неуемной амбициозности. Так же, как будут и "нетерпеливые" - стремящиеся получить "все и сразу", не томясь годами в социальной очереди - в отведенном обществом темпе и последовательности заслуживания своего статуса и дохода. Итак, преступают нормы, в массе своей "обиженные" и "нетерпеливые", со статусно-распределительной мотивацией. Разумеется, мы говорим именно об "уголовщине", "политические преступления" - это во многом другое общественное явление. Львиная доля преступников, часть из которых необратимо трансформируется в "племя тьмы", нежить - аутсайдеры. Это люди, выбрасываемые обществом, нормативным порядком, закономерно или же по несчастливому случаю, на социальное дно, т.е. в экстремальные условия лишения прав, свободы, собственности и унижений. Экстремизм, как мы уяснили, это всегда ответ на экстремализацию своего существования, режим выживания и мести. В данной форме экстремизма, вследствие особенностей большей части составляющего его человеческого контингента, основой группового менталитета становятся крайне негативистские, приближающиеся вплотную к состоянию "анти-человечности", настроения патологической злобы и ненависти ко всем "не своим". Каковы же эти особенности? Кто составляет ряды "воровского мира", "блатных", "мафиози", самоорганизованной профессиональной преступности? Я имею в виду их "массу", "братву", не все возможные криминальные элементы как таковые. Это худшая, т.е. наиболее примитивная по психоинтеллектуальным параметрам, но амбициозная часть молодежи, которая является основным постоянным регенеративным источником воровских сообществ. Молодежное хулиганство и молодежные банды всегда были исходной основой криминалитета. Одаренная и развитая молодежь ищет, как правило, политически-революционные либо элитарно-эскапистские (философские, художнические) формы выражения своего "антропологического противостояния" с нормами или волей консервативного общества зрелых и пожилых людей, а тупые и невежественные идут по пути эскалации физического насилия, агрессии как стиля жизни. Исходные антропологические мотивы резких реакций молодежи на "ювенальную несправедливость"[3] сходны, но пути, выбираемые разными группами молодежи, весьма отличны. Инициация в преступность имеет устойчивую преобладающую связь с молодежной хулиганской средой как социально-антропологическим явлением ("синдром молодого самца")[4]. Именно среди них много "обиженных и нетерпеливых", выбирающих преступность как образ жизни, а отрицательность к общественным ценностям как основу своих "групповых понятий". Это в отличие от "оступившихся" и "возвращающихся". Важной отличительной особенностью ХХ в., как известно, является интенсификация процессов интернационализации. Составная его часть - мощные миграционные потоки из отсталых, консервативных регионов с традиционной культурой и клановыми структурами - в динамично развивающиеся центры модернизации. Пришельцы живут в этнических гетто в почти осадных условиях сильного неблагоприятного давления. Никто не спешит давать им работу и средний уровень жизни. Этническая молодежь гетто, "резерваций", районов компактного проживания, становится наиболее решительной и агрессивной частью организованной преступности. Наиболее яркие примеры - итальянская мафия (выходцы из Южной Италии, Сицилии) и кавказская "мафия" в России,[5] не говоря о многочисленных других "национальных преступных сообществах", в том числе и пресловутой "русской мафии" на Западе. Следует, однако, с осторожностью употреблять слово "мафия", если использовать его не в виде ничего не обязывающей метафоры, образного словца с негативной экспрессией, а как модель, понятие, обозначающее характерную форму организации преступников. "Мафиозными" в узком, историческом смысле слова ("Коза ностра", затем другие этнические мафии), называют те сообщества преступников, которые строятся по этническому (более узко - местническому, соседскому, земляческому и пр.) и семейственному признакам, где используются поведенческие модели, ценности локальных, замкнутых, кровнородственных (или соседских) групп людей. Однако это не единственно возможные формы организации преступного мира. Другая ее развитая форма - интернациональная модель "ордена воров", "воровского братства", касты, корпорации, возникла в России 30-х гг. ХХ в. Таким образом, общество социально-естественным образом производит преступность. Социальная причина - имманентная несправедливость норм (абстрактность, односторонность), естественная или антропологическая - постоянное наличие нестабильной, агрессивно-амбициозной части населения, "топлива", поддерживающего постоянно "костер преступности". Где есть люди, обладающие сходными жизненным опытом и психоэмоциональным настроем, там неизбежно начинается группогенез с формированием соответствующих ценностей и установок. Тем более, что в данном случае он убыстряется насильственным скоплением людей в тюрьмах и гетто, где и развертывается группогенез криминальных сообществ, которые способны достигать и развитых, зрелых стадий отчетливого самосознания в виде "отрицаловки" или контр-культурности. Потому, собственно, только эти развитые идеологические формы криминального самосознания и входят в предлагаемый анализ. Преступность, как и национализм, существуют социально-естественным образом. Однако, как расистские, радикально-националистические мировоззрения появляются не всегда и не везде, а в характерных условиях, так же обстоит дело и с идеологией криминальных сообществ. Преступные сообщества, преступные субкультуры есть в каждой стране, но степень их развитости зависит от эксклюзивности исторического развития, так же, как, к примеру, в случае со "здоровым" национализмом и экстремистскими националистическими идеологиями. Появление высокоорганизованных субкультур с отчетливым групповым "отрицательным" сознанием мало скореллировано с так называемым "уровнем общественного развития" или с темпами "модернизации". Вместе с тем, всегда имеется общекультурная корреляция характера и форм организации преступности - с типичными укладом жизни и традиционными ценностями или так называемая конгруэнтность: всепроницаемость общезначимых национально-культурных форм (к примеру, "большой семьи" либо "артели"). Организованная преступность с обособленным негативистским сознанием существует как "переходных" странах (Италия XVIII в., современные латиноамериканские страны), так и в стране "победившего образцового капитализма" (США), так и в стране-эксклюзиве (Россия). Что же объединяет Сицилию XVIII в., этнические гетто мегаполисов Америки и советские тюрьмы 30-80 гг. ХХ в.? Это следующие общие черты: обособление от "большого общества" в особые людские скопления с особым режимом существования; самоустранение государства от действительного заинтересованного руководства париями (абсентизм), которые предоставляются самим себе в условиях жестких внешних требований к ним, порождающих жесточайшую внутреннюю борьбу за выживание. В этих условиях гонимые, репрессируемые, ущемляемые люди[6] спонтанно вырабатывают тип поведения и сознания, соответствующие перманентной экстремальности ситуации. Причем "коллективный субъект" или люди, имеющие некий синхронизуемый жизненный опыт и пытающиеся придать ему эффективную для выживания форму, неосознанно для себя воспроизводят традиционные, уже зарекомендовавшие себя в данном этносе или культуре "рецепты выживания". Это самозамыкающиеся группы с высокой степенью консолидации на основе отрицательности как способа отношения со всем остальным окружением. Консолидация не означает того, что люди здесь живут "душа в душу". Напротив, она здесь имеет вынужденный характер, через вражду ко всем остальным: "мы вместе не потому, что мы любим друг друга, а потому что нас никто не любит, а мы ненавидим их всех". Общность эта, таким образом, на совместной ненависти, что не может не порождать внутренней разорванности. Объединяющая ненависть, негативизм - основной эмоциональный тон подобных общностей, все остальное производно. Поэтому нет фундаментального доверия, поэтому вся конструкция выстраивается на взаимной подозрительности, постоянных проверках и насилии. Формы, которые принимают наиболее развитые преступные субкультуры, традиционны: большая патриархальная семья (клан) либо артель, профессиональное братство, корпорация. Соответственно, во внутренней структуре мафии либо блатного сообщества мы можем встретить их основные организационные признаки: персонификация отношений, отсутствие границ между публичной и приватной сферами, имплицитный контракт между участниками, барьеры к возможному выходу из сообщества, эгалитаризм, системы санкций, правило "каждый должен вести себя понятным образом" и т.п.[7] Основной характерный признак данных экстремистских сообществ - преобладание негативизма и жестких черт в организационных формах - следствие психолого-типических особенностей контингента (брутальная часть молодежи)) и социальных экстремальных условий группогенеза. Итак, хотя всегда и везде для преступности имеется исходная питательная среда молодежного хулиганства, однако не всегда и не везде из профессиональной, "вялотекущей" преступности может вырасти преступная субкультура, а то и "контркультура". Для того необходимы соответствующие особые, эксклюзивные условия. Это и особо экстремализованные этнические гетто, и места массовых заключений. Первые порождают клановые структуры разношерстных этнических "мафий", вторые - эсклюзив российского сообщества "блатных". Различия между ними - в различиях социального пространства группогенеза и носителя, субстрата. Мафия формируется из молодежи этнических гетто, людей одной крови и культуры, привлекают родственников, соотечественников, соседей. Их идеал - "семейный бизнес", в перспективе превращающийся в легальный и уважаемый. Борьба с отвергшим их обществом рассматривается как временное и вынужденное состояние, преходящий этап, активно и заинтересованно ищутся пути компромисса и инкорпорации своей субкультуры в состав официальной культуры. Тюрьма здесь - "издержки" бизнеса. По-другому быть и не может, семья и этнос - структуры "социально оппортунистичные", т.е. весьма склонные к нормализации своего существования. Это вполне можно понять: сюда включены родственники, семьи, жены, дети - мощные факторы крови и родства всегда умеряют и гуманизуют. Напротив, тип "профессионального братства", "артели" формируется в тюрьме как структура выживания в ней. Здесь тюрьма - зона генезиса и "нормального существования". Люди, вовлекаемые в этот группогенез, "разных кровей и племен", которых объединяет их судьба, профессия и образ жизни. Мафия не противопоставляет себя обществу, рассматривая себя как его неотъемлемый, хотя и не признаваемый официозом, элемент. Обслуживание традиционных неискоренимых пороков человеческих (похоть, азарт, пьянство) и взимание с этого заслуженной мзды, равно как и защита тех, кого не может защитить государство, арбитраж и некоторые другие функции - такова вкратце суть концепции "семейного бизнеса" крестного отца в знаменитом романе М.Пьюзо.[8] Напротив, "воровской интернационал", сообщество, чьей "зоной этногенеза" является тюрьма, это группа людей, вырабатывающая "отрицательное сознание", ценности которого культивируют негативизм по отношению к общественным установлениям и нормам: "быть вне общества - это хорошо, поскольку мы лучше остальных, мы крутые и особые, остальные - стадо глупых и трусливых недоумков". Такие профессиональные группы преступников есть в любой стране, однако, опять-таки, лишь эксклюзивно подобная "неявная" групповая субъективность может развиться в форму устойчивой "контркультуры". Мне известен только российский эсклюзив "воровского ордена", развившегося в блатную, воровскую "контркультуру" вследствие социального экстремизма сталинской диктатуры, породившей невиданно массовые и продолжительные скопления в лагерях многомиллионных масс людей (до 16-18 млн. в середине 30-х гг.). Беспрецедентные насилие и жестокость, высокая концентрация заключенных интенсифицировали процессы стихийной дифференциации и группогенеза в среде заключенных.[9] Продолжительность в более чем полвека (30-80е гг. ХХ в.) массовых тюрем совместного барачного содержания сотен тысяч и миллионов людей сообщили этой групповой культуре живучесть и устойчивость. Рассмотрим особенности экстремистского сознания в его наиболее примитивно-жестокой, антигуманистической форме "воровских понятий" блатного сообщества российских тюрем. Носителями преступной контркультуры, "отрицаловки" являются в России "блатные" ("припотелые") - люди, отказывающиеся от норм общества или, по крайней мере, оппортунистично к ним относящиеся, поскольку выбирают подчинение другому закону - воровскому. Состав "блатных" дифференцирован: "пацаны", "шестерки", "быки" и "громоотводы". Из карьерных, "борзых пацанов" в итоге честной и беспорочной службы отбирается и коронуется воровская элита - так называемые "воры в законе". Они - законодатели, идеологи и судьи блатного сообщества.[10] Аналогичные группы есть и в других странах, так в Америке это внутри преступные категории "крыс", "шакалов", "горилл", "гангстеров" и также со своими духовными авторитетами, называемыми "джокерами", "отморозками" (bull busters).[11] Сам характер преступного сообщества задает его принципиальную децентрализацию - всякий раз это совокупность региональных групп. "Воры в законе", как и совет мафиозных семей (coupole) - это своего рода региональные и межрегиональные согласительные комиссии.[12] Они же - "субъекты законотворчества" и духовные лидеры, авторитеты. Важнейшее отличие "воров в законе" от политических и военных лидеров нормального общества в том, что их положение постоянно зависит от успешности выполнения ими своей главной - нормативно-поведенческой функции - быть живым воплощением "понятий", "образцовым пионером". За всеми их поступками следят тысячи глаз и малейшая оплошность зачастую может привести к "развенчанию". Они - ходячие образцы, "полубоги" и должны каждодневно подтверждать свой статус самых независимых: "отвязанных" от всех общественных условностей, в том числе от собственности и семьи, самых решительных, беспощадно-жестоких, самых честных внутри "братвы". Таким образом, это группа экстремалов, "аскетов", фанатично настроенных индивидов, живущих почти буквально, насколько это позволяют сами всегда экстремальные условия тюрем, зон, воровских "малин", в соответствии с некой эзотерической идеологией. В этом смысле - некоторые из них "идеалисты", те, кто создает и движет историю, пусть даже это и история преступного мира. Их относительно немного: от нескольких десятков тысяч - в периоды расцвета ГУЛАГа и СССР - до нескольких десятков в периоды целенаправленных государственных репрессий.[13] Правда, как отмечают исследователи, в последние десятилетия иногда "воровская корона" покупается за большие деньги (от 100 тыс. до 1 млн. $), однако эти нувориши ("апельсины", "мандарины") живут в среднем почему-то недолго. Генезис этой маргинальной корпорации возводят к концу XVII - началу XVIII вв.[14] С самого начала это были своего рода "псевдоаскеты" - т.е. часть преступного мира, осознанно выбирающая полный отказ от любой легальной социальной определенности, места и социальных связей. Человек, имеющий представление о преступном мире по кинематографическим вымыслам, думает, что наиболее влиятельными и авторитетными в нем должны быть атаманы шаек, разбойники, убийцы "с руками по локоть в крови". Однако историки преступного мира дореволюционной России говорят об обратном: грабежи и душегубство не уважались.[15] Основателями "воровского закона были карманники и попрошайки, так называемые "Иваны". Такие сознательные маргиналы как бродяги-попрошайки могли быть не столь преуспевающими как, к примеру, "медвежатники" (грабители сейфов, банков), не вселять такой ужас и ненависть как отвязные "убивцы" типа Ваньки Каина, однако они стали носителями воровской морали, "моральной силы" воровской идеи. Эта мораль и идея так может быть и остались узкоцеховым этосом, о котором "большое общество" не знает и знать не хочет, если бы само оно не оказалось в условиях необычного эксперимента по крупномасштабному изменению сознания, по жесткой насильственной социальной трансформации. Группа левых радикалов, фанатиков-идеалистов решила построить общество равенства и справедливости, изолировав тех, кто, по их мнению, мешал этому процессу. Последних оказалось что-то чересчур много. Тотальное насилие породило не менее тотальный протест. У людей образованных - протест политический, у большей массы остальных - стихийно-отрицательный, деструкцию в отношении государства и общества как таковых. Деструкция усиливалась в виду явственной лжи - пропасти между псевдогуманистической тотальной пропагандой и реальным беззаконием. В этих нечеловеческо-экстремальных условиях массовых заключений как нельзя кстати оказалась радикально эскапистская и тотально конфронтационная идеология "Иванов", трансформировавшаяся в "воровской закон" со своей кастой служащих ему "жрецов" - "воров в законе". Сформировавшаяся блатная контркультура вышла за рамки маргинальности - в условиях, когда от 5 до 10 % населения проходили через лагеря. Соответствующие образ жизни и "понятия" просочились в большое, нормальное общество, отчасти легализовавшись в культуре. Итак, какова же она, "жизнь по понятиям," и каковы смыслы этих самых воровских понятий? "Художественная литература всегда изображала мир преступников сочувственно, подчас с подобострастием" - отмечает Варлам Шаламов[16] и с ним полностью согласен Александр Солженицын[17] - писатели, которые не понаслышке, не в романтическом воображении знакомы с этой средой. Был еще Ф.М.Достоевский, однако он почему-то не захотел изобразить настоящих воров: ведь не тот вор, кто воровал или убил, а тот, кто самоидентифицируется как вор и живет по законам этого "ночного племени". Достоевский, как отмечает Шаламов, изображает случайных преступников, "фраеров". Он либо отказывается изображать настоящих блатных, в угоду своей вере в лучшее в человеке, способное к возрождению в любых условиях, либо на каторге, где он отбывал срок, сидели люди с большими сроками и не было этой категории, традиционно получавших небольшие наказания из-за профиля своей работы (в основном карманники и домушники). Для других же профессиональные преступники - это свободолюбивые люди, ведущие последовательную справедливую борьбу с ложью окружающего общества, хотя, может, и не совсем приличествующими путями, однако со своим "кодексом чести". Действительно, откуда Гюго, Байрону, Пушкину, Бальзаку знать вплотную, не по возможным театральным столкновениям, этот мир? Последующие писатели (Чехов, Горький, Макаренко, Леонов, Алданов-Семенов, Виктор Некрасов и др.) только добавили свою лепту в романтизацию профессиональных преступников. И гордо шествуют "Жаны Вальжаны", "Каскарильи", "Челкаши", "Бени Крики", органично переходя в современных донов Карлеоне и обаяшек из "Бригады" (хотя те - лишь "приблатненные фраера" по терминологии воров). Совершенно иную художественную картину дают Шаламов и Солженицын, люди многие лета знавшие этот мир лицом к лицу. Я верю им и представленный анализ является попыткой концептуализации их художественного ряда. Кто они и откуда происходят? Отвечая на эти вопросы, мы стремимся определить характерный антропо-психологический типаж блатного сообщества. И более даже "антропологический", т.к. большинство здесь с необходимостью составляют люди с некоторыми определенными природными предрасположенностями, чувствующими свое счастье от пребывания в среде, которая в полной мере соответствует этим наклонностям. Меньшинство "попутчиков", "белых ворон" быстро и безжалостно отсеивается, некоторые способны "завязать". Конечно, "блатными не рождаются, ими становятся", однако есть прирожденные свойства, более способствующие подобному становлению. В отдельности эти черты есть у многих людей, но вместе и в гиперболизованной форме соответствующего социального задействования в воровской среде, они порождают антропо-психологический типаж "блатаря". Этот типаж наиболее ярко обнаруживает себя в странах с развитыми криминальными сообществам, США и России, особенно в последней, в которой весь ХХ век пенитенциарная система строилась на лагерной основе. Потому "блатарь" - явление во многом специфично русское, хотя и отражающее более ярко и фокусировано общечеловеческий типаж профессионального преступника. Во-первых, это радикально гедонистические натуры, люди, ориентированные на наслаждение и стремящиеся к нему как к своей главной и последней цели. "Это племя, пришедшее на землю - ж и т ь ".[18] Стремление к чувственным наслаждениям есть, разумеется, у каждого человека, однако только у некоторой части людей оно составляет жизнеобразующую страсть. Может быть, от природы они более интенсивно способны к переживанию эйфорического эффекта и обладают более быстрой органической восстанавливаемостью. Таких людей достаточно и среди нормальных, некриминогенных граждан. Но и здесь, в нормальной социальной среде, гедонистическая натура толкает их на поведение, создающее им большие проблемы. Мировосприятие этого типа людей концептуализировал еще более двух тысяч лет назад в своей философии Аристипп и его последователи (Феодор), "который мог извлекать наслаждение из того, что было в этот миг доступно". Настоящие философы - это люди, способные к самоконцептуализации, соответственно, искренне верящие в то, что они говорят, обладающие потому большой суггестивной силой. Аристипп осознал свою природу и выразил ее предельно честно. Для "его племени", этой категории людей, "наслаждение является благом, даже если оно порождается безобразнейшими вещами: именно даже если поступок будет недостойным, все же наслаждение остается благом, и к нему следует стремиться ради него самого : Кража, блуд, святотатство - все это при случае допустимо, ибо по природе в этом ничего мерзкого нет, нужно только не считаться с обычным мнением об этих поступках, которое установлено только ради обуздания неразумных (выделено мною - В.К.)".[19] Воровская жизнь и культивирует радикальнейший гедонизм самых безобразных толков, где брутальные "Аристиппы" и "Феодоры" живут "на износ", в режиме культа наслаждений. Все, однако, имеет свою цену - "блатари сплошь и рядом истерики и неврастеники. Пресловутый "дух" блатаря, способность "психануть" - говорит за расшатанность нервной системы.[20] Девиантологи сейчас начали говорить о таком врожденном признаке как "сниженная реактивность нервной системы (более высокий порог возбуждения). Действительно, чтобы чувствовать себя бодро и хорошо социопат нуждается в резком, более встряхивающем опыте. Особая конституция может объяснять постоянное стремление таких людей к острым ощущениям : их невозможность получать удовольствие от обычных для других людей вещей - музыки, природы, хорошей работы".[21] Что входит в ассортимент наслаждений? Традиционные их виды: психотропные средства (алкоголь, наркотики), секс, азартные игры, экстремальные ситуации. Однако их частотность и форма употребления говорят о доминировании радикально-гедонистического природного профиля в натуре этих людей. Многие люди склонны иногда "погулять", "расслабиться", но "было бы большой ошибкой, - отмечает Шаламов, - думать, что понятия "пить", "гулять", "развратничать" одинаковы с соответственными понятиями фраерского мира. Увы! Все фраерское выглядит крайне целомудренным в сравнении с дикими сценами блатарского быта".[22] Стандарты воровской сексуальности также варварски в своей норме и зашкаливают во внечеловечность. Вся та же главная жизнеобразующая интенция: наслаждение - и не важно, каким путем оно получено. В отношении гетеросексуальности блатари - мужские шовинисты в крайних формах. "Существо низшее, женщина создана лишь затем, чтобы насытить животную страсть вора, быть мишенью его грубых шуток и предметом публичных побоев, когда блатарь "гуляет". Живая вещь, которую блатарь берет во временное пользование".[23] И, кроме того, "блатари все - педерасты. Возле каждого видного блатаря вьются в лагере молодые люди с набухшими мутными глазами: "Зойки", "Маньки", "Верки" - которых блатарь подкармливает и с которыми он спит: В одном из лагерных подразделений, - вспоминает в "Колымских рассказах" Шаламов, - блатари приручили и развратили собаку-суку. Ее прикармливали, ласкали, потом спали с ней, как с женщиной, открыто, на глазах всего барака".[24] Азартные игры и в нормальном социальном мире выделяются своими эксцессными признаками "адреналиновой наркомании", в мире же радикального гедонизма - это наиболее невинный вид наслаждения и основная форма свободного времяпрепровождения. Играть в азартные игры - не просто выбираемый вид развлечения, это "священная обязанность" человека блатного мира. Это ярчайшее свидетельство характерного "антропологического окраса" данной категории homo sapiens. Характерный природный признак - повышенное стремление к острым чувственным наслаждениям легализован и кодифицирован как обязанность. "Карточная игра ночами напролет приносит им самые сильные ощущения, - отмечает Солженицын, - и тут они далеко превзошли русских дворян прошлых веков. Они могут играть на глаз (и у проигравшего тут же вырывают глаз), играть под себя, т.е. проигрывать себя для неестественного употребления".[25] Наконец апофеоз выражения жизненного стиля радикального гедонизма мы можем видеть все же в культе переживаний риска, мгновений "настоящей жизни" - экстремума возможного обострения наслаждения, важнейшей смыслообразующей ценности этого мира. "Блатари говорят, что испытывают в момент кражи волнение особого рода, ту вибрацию нервов, которая роднит акт кражи с творческим актом, с вдохновением, испытывают своеобразное психологическое состояние нервного волнения и подъема, которое ни с чем нельзя сравнить по своей заманчивости, глубине и силе. Говорят, что ворующий "живет" в этот момент неизмеримо более полной жизнью, чем картежник :".[26] Другой характерный признак "воровского типажа", судя по "полевым материалам" - примитивный, т.е. слабосоциализированный или же зоологический индивидуализм. Благодаря наблюдениям "социобиологии" второй половины ХХ в., ученые в настоящее время могут уже с большей долей уверенности говорить о врожденности различных форм социальности с разной степенью интенсивности ее проявлений. Что понимается под социальностью? Это врожденная ориентация на включенность, одобрение, согласование, взаимопомощь. Данная ориентация всеобща, антропологична, проистекает из того базисного факта, отмечаемого в качестве бесспорной самоочевидности философами от Аристотеля до Маркса, что человек - "социальное животное". Собственно "индивидуализм" - это скорее ослабленная социальная ориентация, т.е., в отличие от своей "сильной" формы или "всеобщности, обязательности" в альтруизме. В "индивидуализме" базовая ориентация становится "избирательной" и "факультативной" или же "социальностью на индивидуальном усмотрении". Индивидуализм может быть "разумным" и "зоологическим". В первом случае - он результат личностного развития, как сознательного распределения в себе сфер компетенции "общественного" и "индивидуального", во втором - предстает как врожденная нехватка социального чувства. В нашем случае зоологический индивидуализм связан напрямую с первым, базовым признаком рассматриваемого антропо-психологического типажа - гедонистической захваченности организма Жизнеобразующее стремление к наслаждениям столь велико, что даже социальные нормы людского общежития: труд, ответственность, мера, самоограничение, очередность, справедливость, вознаграждение и пр., воспринимаются как иной, кошмарный, нудный, утомительный, тягучий и однообразный мир, "мир фраеров". Отсюда "тайна" воровского отвращения ко всякому труду, вульгарный паразитизм. Есть, разумеется, у воровского сообщества своя социальность, однако она децентрализована, уславливаема обстоятельствами, санкции за нарушения воровских норм "закрытости" очень репрессивны. Впрочем, воры гордятся такой анархичностью, "волей", которая очень привлекательна для людей, органично тяготящихся обязанностями, ненавидящими ответственность. Свобода же без ответственности - опасное самодурство. Коллективизм здесь условный - пока все благополучно. Как только начинаются испытания, он разрушается, причем гораздо быстрее, чем его социльно-нормальные формы. Воровской коллективизм не эгалитарен, а жестко иерархичен по кастам внутри сообщества - потому права и обязанности не симметричны. Это шаткая рационально-договорная конструкция, имеющая довольно скудный арсенал общегрупповых механизмов установления душевного, эмоционального сродства. В основном блатной коллективизм держится на насилии высшей касты "воров в законе" и их "полицейской системе". Причина подобного обстояния дел видится во врожденном недостатке социального чувства или "базовой неспособности к человеческим привязанностям"[27]: сборище отъявленных себялюбцев может, конечно, договориться в целях паразитарного выживания и совместного служения культу наслаждения, но никогда не способно будет создать действительное братство. О каком товариществе может идти речь, если основными его заповедями являются: "1. Хочу жить и наслаждаться, на остальных на:! 2. Прав тот, кто сильнее. 3 Тебя не (дол) бут - не подмахивай! (т.е. пока бьют не тебя, не заступайся за тех, кого бьют, жди своей очереди) : "Умри ты сегодня, а я завтра!".[28] Потребность хоть в каких-то подобиях душевной близости и сродства удовлетворяется в тюремных условиях посредством "кентовок", "семей" - небольших, неиерархических группах дружных и помогающих друг другу людей. И, наконец, третье основное качество "блатного типажа". Индивид, самозабвенно любящий только себя и собственные наслаждения, не может не быть брутальным. Брутальность - третий, сопряженный с остальными, признак данного антропо-психологического типа. Брутальность - душевная тупость, проистекающая из полнейшего самодовольства и исчезающе низкого уровня рефлексии. Высшая способность человеческого разума - способность отстраненного критического отношения к себе, самоанализ. В своей средне-человеческой норме совестливости, ответственности, скромности подобная способность отсутствует у большинства представителей этого "племени". Это ярчайшим образом проявляется во всеобщем воровском атрибуте - отъявленном хвастовстве, превратившимся у них, как отмечают наши источники, в своего рода "национальное искусство". Вместе с тем, никто не может отказать им в операциональном интеллекте - хитрости, смекалке изобретательного ума в достижении профессиональных целей. Однако это уже есть и у высших животных хищников. Другой стороной брутальности, производной от душевной тупости, является душевная грубость, которую не "утончить" никаким воспитанием и образованием. Общепризнанный пробный камень душевной деликатности - отношение к слабым: женщинам, детям и животным. "В моральном кодексе блатаря, как в Коране, декларировано презрение к женщине. Женщина - существо презренное, низшее, достойное побоев, недостойное жалости : Никакого товарищеского, дружеского отношения к "бабе" блатарь не должен иметь".[29] "От вопросов отцовства, воспитания детей блатарь неизбежно далек - эти вопросы вовсе исключены из блатного талмуда. Будущее дочерей (если они где-нибудь есть) представляется вору совершенно нормальным в карьере проститутки, подруги какого-либо знатного вора. Вообще никакого морального груза (даже в блатарской специфичности) на совести блатаря здесь не лежит. То, что сыновья станут ворами - тоже представляется вору совершенно естественным".[30] Известная тюремная воровская сентиментальность в отношении зверушек и птичек: мол не любим людей ("человек - самый страшный зверь"), но братьев наших меньших - также во многом миф, утверждает В.Шаламов. "Блатари могут приласкать собаку и тут же разорвать ее на куски - у них моральных барьеров нет, а любознательность их велика, особенно в вопросе "выживет или не выживет". Начав в детстве с наблюдений над оборванными крыльями пойманной бабочки и птичкой с выколотыми глазами, блатарь, повзрослев, выкалывает глаза человеку из того же чистого интереса, что и в детстве".[31] Душевные тупость и грубость порождают воинствующее невежество, бескультурье, ненависть к интеллигенции как к своему антиподу. "Племенное предание" скудно и недостоверно, что объяснимо особенностями возрастной структуры сообщества: немногие доживают до старости, состояния "пахана", - отсутствует, таким образом, устойчивое звено передачи межпоколенного опыта "племени". Сакральные символы - это легендарные воры.[32] "Племенное искусство" основано сплошь на устной традиции, главными его формами являются индивидуальное пение и рассказ ("тискание ро́манов"), а также чечетка. Большинство песен - переделано и адаптировано из народной или же профессиональной музыки. Тоже и с рассказами занимательных историй ("ро́манов"), которые перелицованы из занимательной литературы особыми "сказочниками", которые в почете у воров как и сказители у примитивных народов.[33] В наши дни, рискнем предположить, сюда, в перечень тем и персонажей, могут добавиться олигархи и кинозвезды, видео, компьютеры и "Феррари". Однако, откуда происходят подобные лица? Главный источник ранее уже указан: брутальная часть молодежи, хулиганская среда, равно как возможная дегенерация части нормальной молодежи. Причем само воровское сообщество достаточно активно "ведет работу" в этом направлении. Вообще замечено, что чем более маргинальным является сообщество, чем более отверженными от нормальной социальной жизни являются его члены, тем в большей степени ими владеет желание привлечь в свои ряды как можно большее количество людей. Будучи вне норм, типичности, они стремятся, часто в тайне от самих себя, к нормальности укоренения в строе сущего: " такова судьба не только моя и еще горстки отщепенцев, а вполне распространенный, хотя, может, и своеобразный, образ жизни". Подобное желание - прямо либо косвенно "инфицировать" других, мы часто можем встретить у сектантов, наркоманов, больных СПИДом или проказой. Как и у блатного "мира крыс". Причем им часто, в отличие от сектантов, не приходится прилагать особых усилий по пропаганде своего образа жизни - за них это с лихвой делает современная, в том числе особо наша, масс-культура, создающая вербовочные легенды типа "Бригады". Вместе с тем, "в практике этого ордена, - как отмечает Шаламов, - есть одна важная тонкость, вовсе не замечаемая даже специальной литературой. Дело в том, что этим подземным миром правят потомственные воры - те, у кого старшие родственники - отцы, деды или хотя бы дяди, старшие братья были уркаганами; те, которые выросли с раннего детства в блатных традициях, в блатном ожесточении ко всему миру; те, которые не могут променять свое положение на другое по понятным причинам; те, чья "жульническая кровь" не вызывает сомнения в своей чистоте : Каким ты видным грабителем ни будь, какая тебя не сопровождает удача, ты всегда останешься чужаком-одиночкой, человеком второго сорта среди потомственных воров. Мало воровать, надо принадлежать к этому ордену, а это дается не только кражей, не только убийством. Вовсе не всякий "тяжеловес", вовсе не всякий убийца - только потому, что он - грабитель и убийца - занимает почетное место среди блатарей. Там есть свои блюстители чистоты нравов, и особенно важны воровские секреты, касаемые выработки общих законов этого мира (которые, как и жизнь, меняются), выработки языка воров, "блатной фени" - дело только блатарской верхушки, состоящей из потомственных воров, хотя бы там были только карманники. И даже к мнению мальчика-подростка (сына, брата какого-нибудь видного вора) блатной мир будет прислушиваться больше, чем к суждениям "порчаков" (происходящих из фраеров - В.К.) - пусть они будут хоть Ильями Муромцами в грабительском деле".[34] Приведенное здесь несколько длинноватое свидетельство человека, проведшего без малого 20 лет в лагерях, ценно объективностью взгляда на тайную структуру блатных с максимально близкой дистанции. Трудно ожидать, что об этом расскажет "перебежчик" из правящей верхушки, хотя там есть, судя по замечаниям тех же источников, сильные рефлексивные умы - закон молчания столь же беспощаден, как и пресловутая "омерта" итальянцев. Очень редко бывает, чтобы интеллектуалы калибра Шаламова и Солженицына оказывались долгое время вблизи этого мира невольными, почти "включенными наблюдателями", оставшись при том живыми и не сломленными. Из приведенного свидетельства следует признать "фраерским" заблуждением представление о "демократизме" блатного сообщества - "сообщества равных возможностей" a la "орден", в котором оценивают по личным заслугам и достоинствам и возможна блестящая карьера для любого новичка. Похоже, что это сообщество сочетает в себе признаки как "ордена", так и "клана", обладая двумя структурами, которые как бы "вложены" друг в друга. Ядро, эзотерическая структура, наиболее конспирируемая по соображениям "воровского паблисити" ("демократии и равных возможностей") - в виде клановых структур "принцев жульнической крови" внутри элиты, категории "воров в законе". И видимая, представительная для "воровской публики, электората", экзотерическая правящая группа. Судя по источникам, в воровском сообществе есть также два типа согласований. Первая, формализованная - в рамках доступных по языку и культуре пространств (Россия, СНГ, зарубежная диаспора), осуществляется через взаимные визиты главарей и консультации, общие сходы. Здесь, по-видимому, отсутствуют общезначимые центральные иерархии, страна поделена на региональные "княжества", а те на более мелкие "вассальства", которыми управляют своего рода "рыцари" Круглого стола или "воры в законе".[35] Вторая, невидимая структура, базируется на кровно-родственных и "кунацких" отношениях, своего рода воровской "невидимый колледж". Подобным образом взаимонакладываются структуры ордена и клана. Гендерная структура блатного сообщества носит ярко выраженный мужской характер, что производно от его воинствующего сексизма. "Блатной мир знает два разряда женщин - собственно воровки, чьей профессией являются кражи, как и у мужчин-блатарей, и проститутки, подруги блатарей".[36] Первых значительно меньше, они обладают некоторыми правами и уважением. Однако сексизм проявляется в том, что они "политически бесправны" - не допускаются к "правилкам" и съездам, совмещающим в себе все три ветви власти в воровском мире. И, что важно, они не могут быть подругами для фраеров. Вторая, основная группа женщин - обслуга, проститутки, отношение к ним и их собственное самосознание - соответствующие. В воровском мире мало стариков - не доживают, как мало и собственно детей, подростков - это просто обуза. Основные организующие принципы блатного сознания, их племенные мифологии, можно квалифицировать как крайне экстремистские, сопоставимые с расистскими. Как и в расистских идеологиях, здесь налицо "глубокий дуализм норм, регулирующий взаимоотношения внутри сообщества воров и между ворами и представителями других категорий".[37] "Все люди мира, по философии блатарей, делятся на две части. Одна часть - это "люди", "жулье", "преступный мир", "урки", "уркаганы", "блатари", "жуки-куки", и т.п. Другая - фраера, т.е. "вольные".[38] Последние - не-люди. "Фраер и создан для того, чтобы его обманывали. Фраер - дичь, на которую положено охотиться".[39] "Фраерский значит - общечеловеческий, такой, как у всех нормальных людей. Именно этот общечеловеческий мир, наш мир, с его моралью, привычками жизни и взаимным обращением, наиболее ненавистен блатным. Наиболее высмеивается ими, наиболее противопоставляется своему антисоциальному антиобщественному кублу".[40] Вполне понятно, что чем отличнее образ жизни группы людей от общепринятого, тем на большем отталкивании-отрицании от общепринятого он будет основываться. Главные обвинения миру фраеров: рабское смирение перед начальниками, несправедливость, затхлая, серая, безнадежная жизнь. Урки - тайные хозяева жизни, тайный орден настоящих господ, которые уяснили себе подлинное содержание происходящих в мире событий и способны занять в них "сверхчеловеческое" место. Действительно, "сама жизнь по существу своему есть присвоение, нанесение вреда, преодоление чуждого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм, аннексия и по меньшей мере, по мягкой мере, эксплуатация :"[41] "Начальнички" занимают свои господские места, играя по общечеловеческим (фраерским) правилам, а мы, которые хотят жить вольно и честно, по своим. Суть то от того не меняется - побеждает сильнейший. Только мы, как говаривал наивный Ницше, "люди, еще естественные по натуре, варвары в самом ужасном смысле слова, хищные люди :"[42] Невообразима дистанция между блистательным интеллектом Ницше и брутальностью воровского сознания, тем страннее и печальнее ницшеанские концептуализации настоящего "зверя", с реальностью которого он не сталкивался воочию. Крайности, по-видимому, все же сходятся. Рабам, лжи и посредственности противостоят "природные властелины", не обремененные моралью и обессиливающим знанием, живущими в простоте права силы и безыскусности культивирования инстинктивной жизни. Воры, по крайней мере, наиболее развитая их часть, наверное бы заинтересовалась столь полезным фраером, как и Есининым, если бы кто доходчиво и популярно переложил бы Ницше на их "понятия". Получилось бы совсем респектабельно и метафизично. Собственные же скудные интеллектуальные ресурсы создают лишь примитивную племенную мифологию, соответствующую ограниченному кругозору и воображению гедонистично-брутальных сапиенсов. Ее основные идеи в следующем. Идея "настоящего вора" - Робин Гуда и джентльмена, человека, вступающего в борьбу с обществом и не трогающего "сирых и слабых", отличающего себя от простых насильников и хулиганов.[43] Хулиганство, случайное воровство - это своего рода периферия блатного мира, та пограничная область, где общество встречается со своим антиподом. В отношении же "борьбы с государством" как кражами казенного, а не нажитого трудами и потом добра граждан у Шаламова и Солженицына имеются некоторые расхождения. Шаламов пишет, что такая практика была просто потому, что казенное гораздо хуже охраняется, т.к. общественное было синонимом ничейного. Солженицын же утверждает, что, по крайней мере, в 30-50-е гг., напротив, воры ориентировались на частный сектор, ссылаясь на весьма суровые законы того времени об "охране социалистической собственности", в которых наказание за посягательство на государство десятикратно строже.[44] Вероятно, в каждом своем отдельном случае - временном периоде правы оба, в остальном же "робингудовский миф" - дешевая сказка, которая века вводит в заблуждение "фраерские массы" - как у нас, так и в Европе. Возможны, наверное, редкие исключения: но это либо не настоящие воры, а те же "обиженные фраера" по воровской терминологии, либо воры в ситуациях, когда им выгодно и приятно это театральное позерство. Этос, который в своих ценностях не имеет общих точек совпадений с господствующими не то что "государственными", но и "общечеловеческими" ценностями, не может претендовать на "благородство", "честь", "достоинство" и "ответственность". Это для него мишура, прикрытие, верное средство обмана. Настоящие их господствующие ценности: культ наслаждения, зоологический индивидуализм и своя стадность (воровское братство). Однако же лишь первые две ценности "абсолютны", последняя - относительна. Ее функционирование зависит от степеней жестокости, давления окружающей среды. Всякое братство немедленно улетучивается, когда вступает в действие принцип: "Умри ты сегодня, а я завтра". Условны, театральны, как настаивают Шаламов и Солженицын, также и другие сакральные идеи воровского этоса. Речь идет о какой-то минимальной "планке человечности", которая все же сохраняется, не может не сохраняться в подобном антигуманистическом, "темном" сообществе. Однако и здесь есть своя изнаночная, "червивая" сторона, двойное дно, которые говорят о необратимости дегуманизации. Даже минимум человечности - не есть "остаток человеческого идеализма", он диктуется звериной хитростью "последнего шанса". При общем злобном презрении к женщине существует "культ матери" - предела надежды и прощения, той, которая все всегда простит и примет своего сына в любом состоянии и обличии. Вместе с тем, отмечает Шаламов, "никто из воров никогда не послал своей матери ни копейки денег".[45] Другие сакральные идеи. "Тюремная пайка", которая в условиях заключения священна и неприкосновенна, составляя минимум выживания для человека. "Экстерриториальность" и неприкосновенность врачей, медицины, "Красного креста" - это так же, как и мать, "последняя линия защиты" в наполненной опасностями блатной жизни. Таким образом, здесь главенствует не моральная, идеалистическая императивность, как в общечеловеческой морали, а ситуационные факторы. Можно сказать, что сама "воровская этика" очень релятивистична и ситуационна, ее принципы есть скорее условные правила, соответствующие определенному классу событий и ситуаций. Пайка священна, пока регулярна и достаточна, врачи неприкосновенны, пока они запугиваемы и управляемы. Описанный здесь наиболее примитивный и античеловеческий вид экстремистского сознания выстраивает и свою стратегию отношения к остальным окружающим миром. Это паразитарная стратегия тотального обмана закомплексованных "дурней-фраеров" и наглости. "Вся воровская психология, - полагает Шаламов, - строится на том давнишнем, вековом наблюдении блатарей, что их жертва никогда не сделает, не может подумать, сделать так, как с легким сердцем и спокойной душой ежедневно, ежечасно рад сделать вор. В этом его сила - в беспредельной наглости, в отсутствии всякой морали. Для блатаря нет ничего "слишком" ".[46] Много встречается неудобных, неуживчивых, проблемных людей, которым не нравится и то, и другое, которые могут отрицать общественные нормы, бороться за их изменение или же бежать от мира. некоторых из них мы уважаем, преклоняемся перед ними, других терпим, с большим или меньшим раздражением либо пониманием, третьих ненавидим либо презираем. Однако наиболее отталкивающими являются самодовольные паразиты, возомнившие себя господами человеческих жизней. Блатная идеологи как групповое самосознание самоорганизующегося криминального мира является экстремистским мировоззрением крайне дегуманизованного типа. Подобную же степень негативистского клеймения и дегуманизации, какие наличествуют в отношении всех не-блатных (фраеров), мы можем встретить только в расизме. Потому представляется, что прав Шаламов, завершивший свои "Очерки преступного мира" сакраментальной парафразой Катона: "Карфаген должен быть разрушен! Блатной мир должен быть уничтожен!"[47] Шаламов имел в виду, конечно же, воровскую контркультуру, яркую "отрицаловку" с ее носителями сознания и традиций, которые постоянно самогенерируются, активно занимаясь "миссионерско-пропагандистской", идеологической работой. Уничтожить необходимо эксцессы, "контр-", античеловеческую направленность, вырвать жало у змеи. Сама же змея, увы, неотъемлемый ингредиент мира жизни, как и многочисленные кровососущие насекомые и паразиты. Их можно минимизировать, найти эффективные средства защиты, однако не устранить, без непредсказуемых и нежелательных последствий, из общего строя жизни. Как естественны, неизбежны национализм, половое соперничество, конфликты поколений - так и противостояние маргиналов с остальной, большой, нормальной частью социума. Мы не в состоянии контролировать рождение людей с какими-либо отклонениями (мутациями): в широком диапазоне от Х-аномалий, дебилов до "рисковых натур". Также неясно, стоит ли вообще это делать: мутации - атрибут жизни, ее развития. Это же означает, что человеческие популяции постоянно генерируют брутально-гедонистическую часть людей, которые существенно предрасположены к асоциальности и социопатии. Они будут всегда, как субкультура, но не следует допускать расширения их тлетворного влияния на нормальные культуры и субкультуры. Необходимо осознанно и целенаправленно разрушать интеллигентские установки незнания-сочувствия, романтизации "племени тьмы". Только разрушив категориальную привлекательность преступности, "Я-концепцию" отрицаловки, ее романтизацию, мы сможем вызвать социально-поведенческие последствия очеловечивания и компромисса, перевода "контр-" в "суб-". [1] Так же считает А.И.Солженицын, писавший: "Я настаиваю на своем выражении: вурдалаки, сосущие твое сердце. Они оскверняют все кряду, что для нас - естественный круг человечности. Но неужели это так безнадежно? Ведь не прирожденные же это свойства воров! А где - добрые стороны их души? Не знаю. Вероятно, убиты, угнетены воровским законом, по которому мы все остальные, - не люди : Очевидно, пропитавшись злодейством, блатной необратимо переходит некий нравственный порог". Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956. Опыт художественного исследования. В 3 т. Кемерово: Кемеровское книжное издательство. 1990-1991 гг., т.2. - С.355. [2] Другая ипостась несправедливости абстрактных норм в том, что их применение отдано на откуп профессиональным юристам, людям, как правило, из того же истеблишмента. Теоретики "стигмы" выяснили господство в странах либеральной демократии заурядного "двойного стандарта": преступления совершают многие члены общества, но к уголовной ответственности привлекаются лишь бедные либо лишенные возможной защиты, покровительства "сильных мира сего" См. Криминология. Учебник для юридических вузов. Под общей редакцией д.ю.н. проф. Долговой А.И. Москва. 1997. - С.410-416. [3] Правомерность метафоры "ювенальная несправедливость" (несправедливость по отношению к молодежи со стороны взрослых, выражающуюся в ограничениях их реальных прав и свобод) можно подтвердить ссылкой на теорию "криминальных молодежных банд" американских криминологов Р.Кловарда и Л.Олина. Они полагают главной причиной создания молодежных банд фрустрации от диссонанса между прививаемыми обществом ценностями и стандартами потребления и предлагаемыми нереальными путями их достижения. Отсюда стремление молодежи любыми путями (чаще криминальными) реализовать стандарты потребления и отомстить обществу за его реальную несправедливость и ханжество - посредством агрессии и преступлений. Криминология. Учебник для юридических вузов. Под общей редакцией д.ю.н. проф. Долговой А.И. М., 1997. - С.408. [4] Молодые мужчины представляют собой особую социально-демографическую группу, которая по своим физическим (мускулы, гормоны, физическая сила), поведенческим (стадность, высокая соревновательность), психическим (склонность к риску, отсутствие заботы о личной безопасности, желание выделиться, склонность к девиантному поведению) отличается как женщин, так и от старших мужчин. [5] Если верить некоторым данным, приведенным в книге Подлесских Г. Ю., Терешонок А.Я. Воры в законе: бросок к власти. Ростов-на-Дону. 1995. - С.189-203., - 207 воров в законе, действующих в настоящее время в России из приводимого списка в 266 человек - кавказцы, выходцы из кавказских и закавказских республик. Остальные 59 - русские, татары, евреи и другие национальности. По другим данным, кавказцев среди элиты преступного мира - 43 %, русских - 30 %. См. Захаров А. Уголовный мир - http://aferizm.ru/kriminal.htm [6] Заключенный в тюрьме либо житель гетто действительно находятся в ситуации аутсайдерства, неполноценности, лишенности нормальных для данного общества возможностей. Но не надо также забывать, что человек не только пассивная игрушка обстоятельств, он и существо, обладающее самосознанием, волей и выбором. Выбор проявляется в том, что во многих случаях посреднической средой, формой перехода к преступности является молодежная хулиганская среда - "нормальная" как для многих городских районов, так и для гетто. [7] Олейник А.Н. Тюремная субкультура в России: от повседневности до государственной власти. М. 2001. - С. 81, 194. [8] Дон Карлеоне сознательно отказывается иметь очень выгодные дела с наркоторговцем, навлекая на себя покушение и гангстерскую войну (основной, кстати, сюжет романа), делая это именно по соображениям "семейной" ответственности за порядок и благополучие людей, сохранения традиционного имиджа. Возможно, у Пьюзо нехарактерный пример возведен в закономерность - ведь и в самом романе повествуется о том, нашлись "семьи", вполне готовые к сотрудничеству в наркоторговле. Дело в ином, в характерной установке на инкорпорацию в нормальное общество, отмывание, легализацию, респектабилизацию. (Пьюзо М. Крестный отец. М.: Издательство "Дом". 1993. - С.72) Это же свойственно и этническим группировкам кавказской части российского преступного сообщества: семейственность, клановость, "мафиозные" тенденции - в отличие от совершенно иной природы "мира блатных" коренных россиян. (См. Подлесских Г. Ю., Терешонок А.Я. Воры в законе: бросок к власти. Ростов-на-Дону. 1995. - С.63.) [9] Существует гипотеза, что "воровская гвардия" была создана НКВД для управления "политическими", но эта версия представляется малоубедительной и явно идеологизированной. [10] Захаров А. Уголовный мир - http://aferizm.ru/kriminal.htm [11] Олейник А.Н. Указ. соч., С.98. [12] Олейник А.Н. Указ. соч., С.220. [13] "Белый лебедь" - так называлась открытая в 1956 году Соликамская ИТК-6, где сидели одни "воры в законе" без своей "лагерной пристяжи". Не имея возможности заставлять других выполнять свои обязанности, "шушеру", они, как скорпионы в банке, стали уничтожать друг друга. Так же, как чуть ранее в так называемой "сучьей войне" между "суками", ворами, служившими государству (в частности с оружием в руках во время ВОВ) и традиционалистски настроенными ворами. В итоге к концу 50-х гг. осталось лишь 3 % от воровской элиты. Захаров А. Уголовный мир -http://aferizm.ru/kriminal.htm [14] Захаров А. Уголовный мир - http://aferizm.ru/kriminal.htm [15] Такое же отношение, кстати, было у воров старой формации и к рэкетирам 90-х гг. "ельцинской модернизации", выросшим как на дрожжах из молодежной хулиганской среды: она "не бита", не прошла настоящие испытания тюрьмой, не освоила "философию выживания". [16] Шаламов В. Очерки преступного мира // Колымские рассказы: Кн.2. М.: Русская книга. 1992. - С.5. [17] Солженицын А.И. Указ. соч., - С.344 [18] Солженицын А.И. Указ. соч., С.356. [19] Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль. 1979. - С.124, 131, 135 [20] Шаламов В. Указ. соч., С.34. [21] Змановская Е.В. Указ. соч., С.112. [22] Шаламов В. Указ. соч., С.18. [23] Шаламов В. Указ. соч., С.40. [24] Шаламов В. Указ. соч., С.18. [25] Солженицын И.И. Указ. соч., С.357. [26] Шаламов В. Указ. соч., С.30. [27] Змановская Е.В. Указ. соч., С.111. [28] Солженицын И.И. Указ. соч., С.346, 347. [29] Шаламов В. Указ. соч., С.45, 46. [30] Шаламов В. Указ. соч., С.48. [31] Шаламов В. Указ. соч., С.50. [32] К примеру, это "Горбачевский" из воровских песен, "Король" из "сучьих войн", принесший, как Моисей, "новый закон". Это реальный "Бриллиант", встречавшийся, как утверждают, в конце 80-х гг. с известным диссидентом Буковским, пытавшимся вовлечь воров в сопротивление коммунистам. (см. Подлесских Г. Ю., Терешонок А.Я. Указ. соч., С.170.) Также это романтизованные образы из "фраерской литературы" - "Жан Вальжан", "Каскарилья" и т.п. [33] "Ро́маны эти - фантастическое и довольно однообразное смешение дешевой бульварщины из великосветской (обязательно великосветской) жизни, где мелькают титулы виконтов, графов, маркизов, - с собственными блатными легендами, самовозвеличиванием, блатным жаргоном и блатными представлениями о роскошной жизни, которой герой всегда в конце добивается: графиня ложится в его "койку", курит он только "Казбег", имеет "луковицу" (часы), а его "прохоря" (ботинки" начищены до блеска". Солженицын И.И. Указ. соч., С.359. [34] Шаламов В. Указ. соч., С.10,11. [35] Процедуры инициации или "коронации" вора в законе сочетает в себе, казалось бы, несочетаемое: элементы рыцарских обрядов и приема в ряды членов коммунистической партии. С одной стороны: клятва, наречение новым именем (кликухой), символическое татуирование тела (сердце, пробитое кинжалом; парящий орел с короной над головой; карточные масти внутри креста; подключечные звезды), обет сознательно нищенствующего (не иметь собственности права собственности) и обет служения Делу. С другой же стороны: письменные рекомендации от двух "воров в законе", чей "законный" стаж должен быть не менее 3-5 лет; тщательная проверка возможного компромата в "отделе коронации". См. Подлесских Г. Ю., Терешонок А.Я. Указ. соч., С.185-187. Захаров А. Уголовный мир. - http://aferizm.ru/kriminal.htm [36] Шаламов В. Указ. соч., С.39. [37] Олейник А.Н. Указ. соч., С.117. [38] Шаламов В. Указ. соч., С.14. [39] Олейник А.Н. Указ. соч., С.117. [40] Солженицын И.И. Указ. соч., С.361. [41] Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Сочинения в 2 т. Т.2. Москва: Мысль.1990. - С.380. [42] Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Сочинения в 2 т. Т.2. Москва: Мысль.1990. - С.379. [43] "Сами блатари относятся к хулиганам резко отрицательно "Да это не вор, это - просто хулиган", "это хулиганский поступок, недостойный вора" - такие фразы непередаваемой фонетики в ходу среди преступного мира. Эти примеры воровского ханжества встречаются на каждом шагу. Блатарь хочет отделить себя от хулиганов, поставить себя гораздо выше и настойчиво требует, чтобы обыватели различали воров и хулиганов. В этом направлении ведется и воспитание молодого блатаря. Вор не должен быть хулиганом, образ "вора-джельтмена" - это свидетельство прослушанных "ро́манов", и официальный символ веры блатарей. Есть в этом образе "вора-джельтмена" и некая тоска души блатаря по недостижимому идеалу. Поэтому-то "изящество", "светскость", манер в большой цене среди воровского подполья с его большим чувством театральности". Шаламов В. Указ. соч., С.27-28, 76. [44] Солженицын И.И. Указ. соч., С.347. [45] Шаламов В. Указ. соч., С.47. [46] Шаламов В. Указ. соч., С.35. [47] Шаламов В. Указ. соч., С.94. |